Шакловитый думал о ликвидации Петра и его матери, видя в них основное препятствие власти своей возлюбленной царевны Софьи. Он изучал возможности такого покушения, доверившись в этом группе ближайших помощников из стрелецкой верхушки. Те, в свою очередь, обратились за советом и благословением к Медведеву. Согласно материалам следствия, Сильвестр настойчиво просил Шакловитого отказаться от его замыслов и своим авторитетом запретил стрелецким начальникам даже думать о покушении, указав им, что террор всегда влечет за собой новые зверства.
«Надобно перетерпеть», — говорил ученый старец, хотя сам не тешился надеждами на милость тех, кто стоял за спиной юного Петра Алексеевича. Он знал, что «перетерпя де, опричь худа им, которые были на стороне… царевны, ждать нечего», но не мог оправдать расправы над своими противниками [416].
Подход Сильвестра к способам решения любых разногласий в корне отличался от методов «мудроборцев». Силе и власти Медведев противопоставил разум и убеждение. В пылу богословских споров ученый не позволял себе личных выпадов, оскорблений и тем более клеветы на оппонента, как это было принято даже в верхах Церкви. В ту пору высшие иерархи (как, впрочем, и государи) позволяли себе ругань, заявляя, например, что «патриарх мало и грамоте умеет… ничего не знает, непостоянен, трус… а поучение станет читать, только гноит, и слушать нечего!». Это говорил об Иоакиме его ближайший помощник, митрополит Иосиф Коломенский.
В то же время гонимый Сильвестр отзывался об Иоакиме, что «он де, святейший, человек бодрой и доброй», только «учился мало и речей богословских не знает», и потому «напрасно де смутили душу святейшего патриарха греки». «Мудроборцы» называли Медведева «диким и лесным медведем», говорили, что он скудоумен, «понеже неучен есть, непричастен есть грамматики, пиитики, риторики, и не может глаголати ниже еллински, ниже латински, ниже славенски; …непричастен сый всех языков и писаний учения!» А этот «дикий» Медведев в самый разгар полемики писал, что Лихуды «учены — правда и истина велика».
Велика была и стойкость этого внешне смиренного человека. Сильвестра пытали вдвое больше, чем главу Стрелецкого приказа Шакловитого и его приближенных — военных людей. Шакловитый признал под пыткой самые нелепые обвинения; многие из истязуемых оговаривали себя и других. Медведев доказал необоснованность всех выдвинутых против него обвинении. Многоопытные заплечных дел мастера и боярская розыскная комиссия не смогли доказательно мотивировать вынесенный Сильвестру смертный приговор.
«Мудроборцы» расправились со своим противником, но он еще нужен был живой, чтобы во всеуслышание разгласить об «отречении» сторонника просвещения как «латинствующего еретика». Уподобившись, по словам приближенных, «самому незлобивому Христу Богу», патриарх Иоаким приказал держать Сильвестра в заточении в самых жестоких условиях, в «яковых можно пребывати», запретил говорить с ним кому бы то ни было, повелел «бумаги и чернил отнюдь не давати» [417].
Более года 50–летний ученый провел в узилище. Однако разум, как это обычно бывает, страшил власти и в темнице. Истерзанный «огнем и бичьми до крове пролития» Сильвестр продолжал оставаться опаснейшим врагом патриарха; его сторонников отлучали от Церкви, против него писались толстенные «обличительные» книги, заступавшуюся за него «чернь» казнили. «Немые учители у дыб стоят в Константиновской башне, — говорили на Москве, — вместо Евангелия огнем просвещают, вместо Апостола кнутом учат» [418].
Заслужившие недоверие народа духовные «учителя» могли его лишь «страхом единым в покорении имети». Однако только после кончины патриарха Иоакима они решили публично казнить Медведева. В феврале 1691 г. мыслителю было предъявлено нелепое обвинение в волхвовании с целью завладеть патриаршим престолом и… царской короной (достоверность обвинений «мудроборцев» не интересовала в принципе). Сильвестр был «паки пытан огнем и иными истязаниями» и казнен главоотсечением на Красной площади, против Спасских ворот: на Лобном месте, удостоившись чести, равной со Степаном Разиным! Тело ученого старца было погребено «в убогом доме со странными в яме, близ Покровского убогого монастыря».
Судорожные попытки «мудроборцев» после смерти Иоакима удержать власть были бесполезны. В течение нескольких лет все участники травли Медведева были с позором разогнаны с насиженных мест. Сами братья Лихуды, послужившие орудием «мудроборцев», стали преподавать в «еллено–славянских сходах» латынь и физику с философией. Они еще успели пострадать за такую смелость от своих бывших союзников и хозяев. Но рационалистическая мысль уже пробивала себе дорогу в церковных стенах, а вскоре рухнул и расшатанный безумной борьбой с разумом патриарший престол.
Регентство (1682—1689). Интеллигенты
Рассказанная нами история «грекофилов» и «латинствующих» правдива, но полнота ее вызывает естественные сомнения: позиции участвующих в борьбе сторон слишком уж ясны и определенны, правые и виноватые очевидны. В жизни так не бывает. Временно нам пришлось отвлечься от контекста событий, чтобы разобраться в сущности спора, окутанного туманом легенд, открыть причину упорной борьбы патриарха Иоакима со строителем Заиконоспасского монастыря Сильвестром Медведевым и его единомышленниками.
Теперь мы знаем, что архипастырь вовсе не выступал против учености. Тщательно раздуваемое «грекофилами» неприятие Иоакимом «латинства» просветителей основывалось не только и даже не столько на подозрениях в склонности последних к католицизму, сколько на отношении Медведева со товарищи к церковному авторитету, точнее — к авторитаризму в целом.
Наивно полагать, что Коперник, Галилей или Джордано Бруно не были католиками, а осужденные русскими церковными соборами мыслители–гуманисты — такие, как Артемий Троицкий в XVI в. или Сильвестр Медведев в XVII, — допускали сомнения в истинности канонов православия. Сам Ломоносов, весьма крепко выражавшийся в адрес «попов», не впадал в атеизм, желая лишь разграничить сферы господства научного и церковного авторитета. Впрочем, «эффект Сократа» (ложно обвиненного, как известно, в неуважении к языческим богам) с равной силой проявляется при столкновении научной мысли и с авторитетом атеистической власти.
Итак, Иоаким со клевреты обвинён нами не столько лично, сколько в качестве противной стороны в вечном споре. Даже Евфимия Чудовского можно признать безнравственным только в этом смысле — ибо писание доносов с противоположной точки зрения, со стороны власти, есть дело высокоморальное и заслуживающее наград. В конце концов, не можем же мы поставить к позорному столбу едва ли не всю нашу служилую интеллигенцию, век за веком создающую для власти официальную истину и защищающую ее на бастионах иерархии (собственной, государственной или идеологической), не щадя «заблудших» коллег.
Так Сильвестр Медведев не потерпел, когда польский шляхтич Ян Белобоцкий в свите Смоленского епископа Симеона прибыл в 1681 г. в Москву с надеждой преподавать в Академии. Этот прежний кальвинист, вольно именовавший себя и католиком во время странствий для учебы по Германии, Франции, Италии и Испании, нахватавшись радикальных идей европейского свободомыслия XVII в., был пропитан модными эзотерическими (тайными, исключительно посвященным предназначенными) знаниями. Медведев не желал его присутствия в Академии так же, как грекофилы не могли потерпеть открытия университета по проекту Сильвестра.
Полагают, что именно по наущению Медведева другим выходцем из Польши на Белобоцкого был подан донос, призывающий «кровью взыскать» его «хулы и лукавства». По крайней мере, когда еретик был вызван к патриарху и обязан осудить католичество вкупе с протестантизмом, его новое «Исповедание веры» (утверждающее безразличие конфессии и главенство внутренних побуждений верующего) подверглось резкой критике Сильвестра.
Ян преспокойно крестился в православие, сдал экзамен на знание языков и получил должность в Посольском приказе, освоил русский вплоть до стихосложения, женился и жил припеваючи, подрабатывая преподаванием в домах знати. Столь же безболезненно, как критику Медведева, он пережил в 1685 г. диспут с братьями Лихудами, уличавшими конкурента в ереси, а затем и донос Евфимия Чудовского, что сей злой еретик «тожде мудрствует и прельщает и доднесь».
Медведев, Лихуды и Евфимий не зря беспокоились, апеллируя к патриарху. «Краткая беседа милости со истиною о Божий милосердии» (обещавшая всеобщее прощение грешников) и в особенности перевод Белобоцким «Великой науки» и «Риторики» Раймунда Люллия с комментариями поклонников скрытой мудрости (вроде Корнелия Агриппы и Джордано Бруно) пали на благодатную почву мистических настроении русского общества (включая староверов) и проросли в XVIII в. пышным кустом теософских исканий, в частности масонского, розенкрейцерского и пантеистического толка.
